«Смена на студенческой стройке»
В наш стройотряд приехала журналистка.
Таскаем раствор, кладём кирпичи, и тут появляется белокурая фея Оля Светлова. Потом – публикация о нас в «Смене» на студенческой стройке». Грандиозное событие.
Шёл семьдесят второй год, я только что бросил Ленинградский инженерно-строительный и не понимал, что делать дальше. Живого журналиста, само собой, в жизни ещё не видывал. Оля произвела сильное впечатление – вот чем люди-то занимаются!
Через несколько месяцев в зимнем троллейбусе на Васильевском случился мне знак: рядом села девушка, в которой я опознал ту самую журналистку. Я имел наглость ввязаться в разговор, напомнить о стройотряде и заявить, что тоже хочу в журналистику. Через пару недель добрая Оля привела меня на второй этаж Лениздата, в «Смену» ‒ знакомиться с Большим Журналистом. Который, если повезёт, поможет и мне шагнуть в мир журналистики.
Мы пили чай из щербатых кружек, сидя в продавленных креслах, и тут на пороге появился Большой Журналист. Он был в настоящих джинсах и невиданных по тем временам высоких зимних сапогах. Это было круто (хотя слова такого тогда ещё не знали). Такой роскоши я не видел никогда. И потому вспотел от ужаса, ожидая разговора с великим и недосягаемым Михаилом Белоусовым.
Миша оказался доброжелательным и снисходительным. Поинтересовавшись, чем я занимаюсь, он небрежно сформулировал какое-то задание, а потом, гипнотически уставившись мне в глаза, принялся вещать: «Всё зависит от тебя. Будешь упорно работать – всё получится, не сумеешь ‒ винить будет некого…».
Через месяц я стоял на улице Восстания перед стендом со «Сменой», с восторгом вчитываясь в собственную заметку. Было там строк сто двадцать, текст основательно отличался от того, что я сдал Мише, но мне в тот момент было не до мелочей: мою заметку опубликовали! В большой газете! Вот моя фамилия под этими строчками!
За зиму успел опубликоваться три-четыре раза, а весной Миша преподнёс царский подарок: летом (если, конечно, буду стараться) можно поработать в «Смене» на студенческой стройке» ‒ сезонном приложении к «Смене», освещающем жизнь и деятельность студенческих строительных отрядов.
Вскоре я отволок трудовую книжку в обком комсомола, за которым числились ставки сотрудников газеты. Впервые в жизни мне предстояло работать в настоящей редакции.
С моей стороны это было редкостное нахальство. Я в то время не умел ни-че-го. Конечно, в моём портфолио (такого слова тогда тоже ещё не знали) лежали опубликованные в «Смене» три-четыре заметки, но я-то знал, что их тексты попадали на полосу только после безжалостной Мишиной правки. Я долго не мог понять, как надо писать для «Смены», как попасть в тон, подобрать нужные слова, не говоря уже о структуре текста и системе доказательств. Каждая сдача материала становилась для меня адским мучением: Миша издевательски комментировал все ляпы и требовал с ходу придумать замену бракованным строчкам. Я немедленно впадал в ступор, смотрел на шефа бараньим взглядом и придумать ничего не мог.
До сих пор не понимаю, почему Белоусов позвал меня в свою редакцию, да ещё на ставку (я бы пошёл туда даже бесплатно). Может быть, ему просто нужен был человек, способный терпеть редакторские издевательства. Плюс к тому за меня ходатайствовала замечательная Оля Светлова, которую мы сегодня знаем как Ольгу Тугарину (вечная признательность Оле за её доброту и отзывчивость). Теперь мне предстояло работать в команде, получать задания, гарантированно их выполнять, писать тексты нужного качества к дедлайну (такого слова тогда тоже ещё не знали). Всему этому я должен был научиться вдруг и сразу.
Настоящая редакция выглядела так: нам на время дали зал летучек «Смены» (в котором потом размещался музей газеты), затащили туда старые столы и древнюю пишмашину. За столом у самого окна восседал с металлическим строкомером в руках Белоусов: он был тут главным редактором, ответсеком и самодержцем. Он водил фломастером по бумаге и произносил речи на тему оформления современной газеты. Слова «кегль», «интерлиньяж» и «нонпарель» звучали для меня как китайская грамота.
Было нас немного: прекрасная Оля Светлова, всегда являвшиеся парой смешливые подруги Таня Зазорина и Инна Сеина, неторопливый круглоголовый Валера Головин, обвешанный фотокамерами Марик Гринберг. Ну, и я. На неожиданно образовавшихся коллег я смотрел с уважением: люди с опытом, уже работали в редакциях, знают, что тут к чему. Не то что я.
Мы должны были выпускать еженедельник. Более всего я боялся, что в день сдачи не хватит материалов. Полос-то в газете восемь. Это же прорва текста. А если, не приведи Господи, дырка на полосе получится из-за меня? Позор-то какой, выгонят, наверное…
В первый же номер газеты наши творения не полезли: из городского штаба стройотрядов пришла пачка официоза. «Поняли, как это делается?» ‒ иронически улыбаясь, заметил Миша Белоусов. И принялся нещадно резать наши нетленки.
Собирались по четвергам, обсуждали вышедший номер, получали задания, разбегались. Написанное сдавали в понедельник, во вторник готовили блоки оперативной информации, вычитывали полосы. В среду восьмиполоску формата А-3 отправляли на электричках в районные штабы для рассылки по отрядам. Кое-что оставалось для киосков «Союзпечати» ‒ номер стоил две копейки, газету даже покупали!
Ленинградские стройотряды были разбросаны на огромной территории, от Кольского полуострова до Молдавии. Интернета, естественно, нет, мобильников тоже. Из средств связи – редакционный телефон: в Ленобласть звонить через код (слышимость отвратительная), иные города и местности заказывать телефонистке. За материалами отправлялись в командировки, в основном в Ленобласть на электричке. Поездка в другие области и республики – награда за хорошую работу.
Наивный неофит, я долго не мог понять абсолютно элементарных для того времени вещей. Однажды «дежурил по информации». Дозвонился до ребят, работающих на Кольской АЭС.
‒ Какие у вас достижения? ‒ Шум, треск. ‒ Какие, говорю, достижения?
‒ А… вот шоссе до АЭС дотянули.
‒ Длинное?
‒ Шестьсот метров асфальта уложили.
Пишу: «Студотряд уложил 600-метровое шоссе, ведущее к Кольской АЭС».
Заметка выходит, естественно, без цифры и даже без упоминания о шоссе.
‒ Миша, почему?
‒ Цензура выкинула. Говорят, по этой цифре американцы могут определить точное положение атомной станции. Нельзя.
‒ Так американцы со спутников и так всё видят!
‒ Цензуре виднее, чем американцам.
До этого момента я вообще понятия не имел, что такое цензура. Понимал, конечно, что где-то есть люди, которые разрешают печатать всякие тексты. Но я не мог себе представить, что они сидят конкретно на пятом этаже Лениздата, внимательно читают всё, что я написал, и решают, можно это публиковать или нет. И решение это может быть совершенно идиотским.
При том, однако, что конкретное решение цензора я счёл глупым, сам факт существования института цензуры не заставил тогда мой разум возмутиться. Ну, цензура и цензура. Конечно, мне не понравилось, что кто-то порубил мою заметку. Но плетью обуха не перешибёшь. Просто надо быть внимательнее с цифрами. Это тоже часть профессии ‒ так я подумал тогда.
Включение в ритм произошло до странности быстро: хоп, и уже пишу тексты приемлемого качества и заданного объёма к указанному сроку. Затем я обнаружил, что Оля, Таня и Инна строчат свои заметки на пишмашинке ‒ это выглядело в высшей степени профессионально. Спустя две недели я уже колотил двумя пальцами по клавишам с приличной скоростью. Кроме того, под влиянием редакционной обстановки у меня что-то щёлкнуло в мозгах, и необходимость в рукописных черновиках отпала начисто. Я научился писать заметки на пишмашинке сразу начисто.
Тем не менее провал у меня случился. Скандальный и оглушительный. По традиции «Смена» на студенческой стройке» каждый год проводила конкурс каменщиков. Миша Белоусов, введённый в заблуждение моими успехами, имел неосторожность поручить организацию конкурса новичку. А я имел наглость (и глупость) согласиться.
Поскольку до этого я в жизни никогда и ничего не организовывал, после разговора с Мишей некоторое время жил спокойно. И вдруг обнаружил, что конкурс ‒ ровно через неделю. С чего начинать, понятия не имел. Кинулся в штаб студотрядов, который располагался в Смольном переулке, в двухэтажном дворовом флигеле. Там на меня посмотрели, как на сумасшедшего, и задумчиво сказали: «Прежде всего надо написать положение о конкурсе». Я подобных бумаг сроду в глаза не видел. Пришлось идти каяться Белоусову. Он потемнел лицом, я был уверен: тут-то меня и выгонят. Но таинственным образом всё обошлось: конкурс в то лето как-то замотали.
Листая сегодня ту нашу «Смену» на студенческой стройке», понимаешь, что никаких открытий в журналистике мы не сделали. Мы выпускали обыкновенную советскую газету, содержание которой имело к реальной жизни весьма косвенное отношение. Соревнование в год 50-летия образования СССР, приветствия старших товарищей, рапорты обкому и горкому партии, революционные и трудовые традиции советского народа… И ещё «авторские материалы» за подписями комсомольских начальников ‒ у них на творчество времени не было, писали за них. То же самое происходило на всех этажах Лениздата, где жили газетные редакции: партийно-комсомольский официоз, трудовые репортажи, авторские материалы передовых бригадиров. Это было главным. Плюс, конечно, более-менее человеческие материалы, рождённые естественным желанием написать что-то неформальное.
Мы работали точно так же. В конце концов, так жила вся страна. Забив официальные полосы, оттягивались (этого слова тогда тоже ещё не знали) на восьмой, юмористической полосе. Ничего особенно смешного мы тут так и не сотворили, но нам казалось, что сочиняем что-то гениальное. Придумав очередную шутку, мы складывались пополам от хохота. Вечера «восьмой полосы» были, быть может, главным в нашей «Смене» на студенческой стройке». Тут вскипали наша бьющая через край энергия, жадное любопытство, огромное желание дружить и помогать друг другу.
У меня же на всё это накладывались впечатления от Лениздата, о самом существовании которого я ещё недавно понятия не имел. По коридорам тут ходили солидные журналисты, сам Лев Сидоровский залетал в легендарный лениздатовский буфет. Мы быстро освоились там и часами нагло сиживали за угловым столом, вызывая возмущение сотрудников «Ленправды». В конце концов строгая буфетчица тётя Паня определила нам сорок минут для обеда, «и чтобы больше сюда ни ногой». Посиделки продолжали в редакции, не гнушаясь, вопреки «сухому закону» стройотрядов, бутылкой вина.
Настал сентябрьский день, когда мы сдали последний номер. Из зала исчезли столы и пишмашинка. Нахлынула пустота. Надо было искать работу. Но теперь я знал, где её искать.
Брат сказал:
‒ С местами сейчас плохо. Есть одна редакция, но туда тебя не возьмут. Там Магда, а она знаешь, как строго людей отбирает?
Через пару дней я пришёл на смотрины в «Скороходовский рабочий». Магда Алексеева, вежливо выслушав мои объяснения, поинтересовалась:
‒ А в каком отделе вы хотели бы работать?
‒ Мне бы о культуре писать…
‒ Я так и думала. Но нам бы лучше про соцсоревнование.
Я быстро изваял пробный материал, и меня тут же взяли. Спасибо за это «Смене» на студенческой стройке», где меня выдрессировали-таки писать к заданному сроку с заданным качеством.
Канувшая в Лету редакция студгазеты 1972 года некоторое время по инерции жила виртуальной (и такого слова тогда ещё не знали) жизнью. Мы встречались, дружили, съездили все вместе в Коктебель. Под крымскими звёздами слушали Би-би-си и говорили о том, какую замечательную радиостанцию мы могли бы сделать, «если бы было можно». Завершались короткие годы ступора советской власти: с момента подавления Пражской весны прошло пять лет, ржавые шестерёнки ещё не совсем развернули страну к застою. Шли разговоры о реформах в экономике. Но к середине семидесятых они заглохли, забили барабаны социалистического соревнования. Впереди лежали пласты глухих, тёмных годов.
Рано или поздно всё хорошее кончается. Распалась и наша виртуальная редакция. Куда-то канул Валера Головин (доставая беломорину, он всегда со значением произносил: «Закурю-ка, что ли, папиросу я!»). Ушла из журналистики прямая и честная Инна Сеина, через несколько лет её убил рак. Эмигрировал Марик Гринберг, который, по слухам, работал потом у самого Ива Кусто. Остальные продолжали пахоту в разных изданиях. Встречаясь в коридорах Лениздата, мы радостно улыбались друг другу. Мы вспоминали то, что никогда уже не могло повториться: лопоухую журналистскую юность, бесценную и неоценённую.
Сердечно благодарю Павла Маркина за любезно предоставленный им PDF-файл «Смены» на студенческой стройке».Игорь СИДОРОВ
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ Один год в единственной в мире ежедневной газете обувщиков