Пользуясь языком, не совершайте лингвистических «преступлений»
Ревнители русского языка бьют тревогу. Журналисты, которые работают в СМИ и всегда были образцом для подражания, не просто допускают ошибки, но иногда до неузнаваемости искажают русскую речь. О том, что делать с новоязом и теми лингвистическими преступлениями, которые звучат по радио и на телевидении, публикуются в газетах и Интернете, мы беседуем с ведущим программы «Как это по-русски» «Радио России – Петербург» доктором филологических наук, профессором кафедры русского языка филологического факультета РГПУ им. А.И. Герцена Валерием Ефремовым.
– Валерий Анатольевич, насколько сильно влияют средства массовой информации на культуру речи зрителей, слушателей, читателей?
– Ученые считают, что вместе с изменениями, которые произошли после распада СССР, планка культуры речи резко упала, потому что само представление о культуре изменилось. В обществе перестали цениться интеллигентность и образованность. Кстати, и сама интеллигенция приложила к этому руку, когда, например, допускала большие языковые вольности в прямом эфире, бравируя словечками, которые находятся за пределами литературного языка. В результате граждане поняли, что и на таком, искаженном, вульгаризированном языке можно говорить публично. И мы попали в амбивалентную ситуацию. Как зачастую рассуждает обычный человек? Если даже журналисты позволяют себе вольности и ошибки, то и мы не будем так уж пристально следить за правильностью собственной речи.
– Какие искажения речи преобладают в средствах массовой информации? Просторечия, заимствования, иные грубые ошибки, которые вы называете лингвистическими преступлениями?
– Безусловно, в речи журналистов серьезных СМИ просторечие – это недопустимое явление. Например, использовать слова «ихний» и «чо» – это точно лингвистическое преступление. Так же, как и заимствование «пипл» вместо «люди» или «народ». Многое зависит от самого средства массовой информации и его редакционной политики. Думаю, что в целом большинство СМИ не позволяют себе чрезмерных языковых вольностей, если не считать ультрамолодежных каналов типа «Пятница» и им подобных, ориентированных прежде всего на развлечение, а не на информирование. Если говорить о печатных СМИ, то, например, в «Коммерсанте» или «Ведомостях» мы видим высокий уровень текстов, а вот в газетах, которые печатают исключительно телевизионные программы, явно экономят на корректорах и редакторах: наши студенты-филологи, выполняя задания по литературному редактированию или поиску нарушений норм русского языка, постоянно находят в таких изданиях ошибки разного рода. Телевизионные каналы и интернет-СМИ тоже имеют разный уровень. Практически везде работают и хорошие журналисты, и не очень. Бывает, ошибок мало и они почти незаметны. А где-то много, потому что вместо профессионального журналиста взяли просто симпатичную девушку.
– Кстати, симпатичные девушки из LifeNews частенько употребляют режущие слух слова. Ложить – это уже классика.
– Вполне может быть. Этот канал отличается особой языковой (да и не только) спецификой. Но, с другой стороны, может, это у них такой принцип работы – вещать на потребу публике и использовать язык, на котором и «пипл хавает», и «пипл» говорит.
– А это может быть оправдано с точки зрения лингвистики?
– Конечно нет. Но «люди бьются за бабло», цитируя современного классика, то есть зарабатывают себе рейтинг и расширяют свою аудиторию.
– Насколько опасно использование просторечия в СМИ?
– Ученые выделяют несколько уровней владения языком, и один из них считается наиболее опасным. И это как раз уровень владения просторечием, потому что он связан с примитивной логикой. Люди, которые используют такие слова, вообще никогда не задумываются о том, как правильно говорить. Известно, что носители такого варианта языка могут использовать в предложении одно и то же слово в разной форме или с разным ударением. В одном случае «докУменты», а в другом – «докумЕнты». Они обращаются со словами так же не думая, как мы при ходьбе не думаем, какую ногу ставим.
– Именно они повторяют и разносят по стране словесные конструкции типа «вот эта история» или «этот персонаж», употребляя их к месту и не месту?
– Тут несколько причин. С одной стороны, люди очень ленивы. И когда мы обращаемся с какой-либо информационной или агитационной речью, то, скорее всего, не будем за словом в карман лезть и все, что у нас в оперативной памяти находится, то и будем опрокидывать на слушателя. С другой стороны, существует языковая мода и есть светские персонажи, определяющие ее направления. Так, будучи одной из первых, Ксения Собчак использовала слово «развидеть» (в литературном языке есть слово «видеть», а кто-то придумал добавить к нему приставку «раз» – для обозначения отмены действия), и оно тут же стало жить активной жизнью в Интернете. И сейчас я нахожу это слово уже в обиходе приличных людей, хотя они понимают, что это игра и слова «развидеть» в русском языке нет. А если это слово увидит в «Фейсбуке» какая-нибудь барышня, то по незнанию она может начать его употреблять. Хотя в некоторых случаях такие языковые находки закрывают лакуны, которые есть в русском языке, как, впрочем, и в любом другом. Например, у нас есть глагол «подружиться», а «раздружиться» не было, и когда оно появилось в социальных сетях как калька английского слова unfriend, то довольно быстро вошло в русский молодежный сленг. И правда – для обозначения этой, довольно часто происходящей в социальных сетях ситуации вряд ли подойдет пафосно звучащее словосочетание «разрывать дружеские отношения».
– Как новые слова становятся языковыми нормами?
– Все решает время. Так, в течение XX века образованные люди возмущались смешением слов «сласти» и «сладости». И нам в передаче неоднократно задавали вопрос, почему у нас на Невском проспекте, в центре культурной столицы, находится магазин «Восточные сладости»? Действительно, «сладости» – это то, что связано с эротическими или какими-то приятными внутренними переживаниями. А про то, что сладко на вкус, говорят «сласти». Но язык все равно вывернулся, и победили «сладости». Это слово оказалось понятнее русскому уху, потому что «сласти» звучат устаревше и книжно.
И даже пресловутое «звОнит», как бы это страшно ни было, наши внуки будут, видимо, произносить именно так. Потому что тенденция смещения ударения на корень в такого рода глаголах на -ить началась еще в ХIX веке. Мы все учили басню Крылова: «Оглянуться не успела, как зима катИт в глаза». Теперь мы скажем «кАтит», так же, как горшочек «вАрит». Вот эта тенденция и пересилит книжные, старинные формы ударения как более продуктивная. Однако до тех пор, пока жив последний человек, который знает, что только «звонИт» является литературной нормой, это будет оставаться литературной нормой. Потому что язык выполняет очень важную функцию консервации культуры и обеспечивает преемственность поколений. Ибо если каждое поколение и каждый приходящий в языковую среду будет говорить на собственном языке, то начнут возникать такие недопонимания, которые не может себе позволить ни один язык.
– Правильный язык сопротивляется до последнего, но может уступить.
– Да, потому что язык – это живой организм, самоочищающаяся система. Он сам решает, что ему надо, а что не надо. Вопрос нормы – это еще и вопрос отношения человека к языку. Меняется представление о культуре и о тех, на чей язык мы должны равняться. Уходит старшее поколение, люди, которые служили своего рода связующим звеном между нашим временем и ХIX веком. Механизмы изменения языка многофакторные, и предсказания делать очень сложно. И запретить ничего нельзя. Как с «кофе» – словом, которое с конца XIX века в русском языке существует в мужском роде. Но это не значит, что на века. Может так случиться, что, когда 99% россиян будут использовать слово «кофе» в среднем роде, словари окончательно прогнутся и напишут, что «кофе» среднего рода, а мужской род пойдет с пометой «устаревающее».
– Я недавно увидела в одном из словарей, что слово «договор» теперь можно произносить и с ударением на первый слог. Такая вариативность уже стала нормой?
– Нет, конечно! Это только разговорный вариант. Когда образованный человек слышит «дОговор», он всегда может сделать определенные выводы о своем собеседнике. Как минимум то, что в семье некому было объяснить ребенку, что «договор» изменяется так же, как слово «разговор». Ну никто не говорит же «рАзговор»! Ведь неслучайно в Библии говорится, что «человек познается по речам его». Нам достаточно таких зарубочек, чтобы понять человека. Конечно, «дОговор» не должен стать литературной нормой. С другой стороны, как лингвист, я могу объяснить, почему так случается. У нас есть несколько образованных по этой же модели существительных, у которых ударение сместилось на приставку. Например, «вЫговор» и «зАговор». Вот и получается, что малообразованные носители языка все время путаются с этим ударением.
– Значит, не на всякий словарь можно полагаться?
– Словари пишут люди. К сожалению, мы должны попрощаться с мыслью, что есть словарь, в котором все ударения и произношение всех слов описаны однозначно и безупречно-идеально. Когда-то такую функцию выполнял словарь для работников радио и телевидения. Но он ведь тоже был утилитарным. В советскую эпоху диктор должен был владеть русским языком безупречно и говорить на максимально стандартизованном языке. В его речи практически невозможна была вариативность. Но это неправильно, ведь в языке постоянно что-то происходит, он должен развиваться. А если его законсервировать, он все равно будет сопротивляться.
– Наверное, не всем удается почувствовать грань, за которую нельзя переходить в своем языковом творчестве. Недавно я прочитала в требованиях к соискателю на вакансию журналиста слово «творчесткость» по аналогии с креативностью, видимо.
– Это ужасно, конечно. Здесь человеку по каким-то причинам не нравится слово «креативность». Я тоже от него не в восторге, но мы живем в глобальном мире. И как в свое время латынь выполняла функцию объединяющего языка для всех образованных людей Европы – врачей, ученых, юристов, так сегодня эту функцию выполняет английский язык. Я бы усомнился в профессиональных качествах журналиста, который предъявляет такое требование к своему коллеге. Лучше бы он взял тогда описательный оборот «способность к созидательному труду, творчеству». А «творчесткость» – еще большее лингвистическое преступление, чем слово «креативность». «Креативность» – это уже интернационализм. Ведь никто не будет переделывать слова «анализ» или «синтез», «объект» или «субъект»! И, даже заменяя слово «объект» русским словом «предмет», мы понимаем, что в большинстве случаев они имеют разные значения.
– Но есть же совершенно неуместные заимствования. Вот цитата из пресс-релиза: «В результате нашей коллаборации…»
– Это ужасно еще и потому, что для молодого поколения collaboration – всего лишь английское слово. А у старшего поколения есть память о совсем других коллаборационистах. Во времена фашистской оккупации Европы слово «коллаборационизм» имело совсем другой смысл. Вот этот пример как раз и отражает тот разрыв поколений, о котором мы говорили, ту ситуацию, когда младшие не знают языка старших. Вообще не в СМИ, но в близких к ним кругах, в шоу-бизнесе, в пиар-службах, достаточно активно используется своеобразный птичий язык – смесь английского с русским, да еще с каким-то приблатненным русским. И это тоже определенная языковая стихия, у которой есть свои особенности. Думаю, что пример о «коллаборации» – именно отсюда.
– Можно ли наше время считать более революционным в смысле обновления языка, чем эпоха строительства СССР?
– Вопрос не так прост, как может показаться. Это очень разные эпохи, и трансформации в языке происходили и происходят разные. Так, в первые послереволюционные годы в русском языке появились модели, которые раньше либо не использовались, либо использовались крайне редко. Классический пример – аббревиатуры. Вообще-то, они появились еще в конце ХIX века, но использовались крайне редко. Зато когда большевики, работая над новым гомо советикус, переходили на новый календарь и новую систему измерений, заодно придумывали и новый язык. Обилие сокращенных слов как примета революционного времени отразилось в произведениях Зощенко, Ильфа и Петрова, в том же «абырвалге» из «Собачьего сердца» Булгакова.
Но эти изменения происходили внутри системы языка, а сейчас язык переживает другие потрясения. Прежде всего, стремительно увеличился темп языка. Мы говорим гораздо быстрее, чем наши папы и мамы, и тем паче дедушки и бабушки в нашем возрасте. Это связано с информационной революцией, с тем обилием сведений, которые обрушиваются на голову современного человека и которые нужно переварить и отфильтровать. Отсюда этот чудовищный язык текстинга (язык смс и общения в мессенджерах и социальных сетях), мыслимые и немыслимые сокращения. И еще язык испытывает влияние Интернета. Мы когнитивно меняемся, по-другому выстраиваем коммуникацию, по-другому общаемся. Раньше невозможно было представить ситуацию разговора на разные темы с пятью собеседниками одновременно, особенно когда они находятся в разных частях земного шара. А сейчас спокойно сидим в шести окнах какой-нибудь социальной сети и с каждым ведем свою беседу. Хотя уровень беседы совсем не тот, который был в светском салоне Анны Шерер. Там был хоть и светский разговор, но он подразумевал хоть какую-то глубину. Электронная коммуникация очень меняет этикет. Мы не всегда здороваемся, можем не попрощаться, пишем сокращения и ставим символы вместо слов и эмоций. И это очень сильно трансформирует и наше коммуникативное поведение, и наш язык тоже. Современная речь во многом отражает клиповость мышления. Мы все куда-то несемся, торопимся, отсюда и сокращения. Нам теперь не надо думать, как правильно выстроить фразу, чтобы наш собеседник почувствовал, что мы в хорошем расположении духа, – нам достаточно просто поставить смайлик.
– Можно предположить, что и в СМИ смысл слов будут передавать картинки?
– Можно представить себе коммуникацию, которая будет построена вообще без слов, только с помощью этих картиночек, ведь теоретически смайлики абсолютно универсальны. Но неизвестно, как это может выстрелить в будущем. Вплоть до того, нужен ли будет перевод вообще. Как-то в метро я слышал, как две барышни болтают о своем, о девичьем. Рассказывая душещипательную историю, одна из них, заканчивая фразу, произносит «гы-гы-гы» и продолжает рассказ. Это меня потрясло, потому что «гы-гы-гы» – это то, что изобретено в интернет-языке и никогда не существовало в устной речи. А междометия – это вообще самый консервативный пласт лексики, который практически не меняется. Если перед человеком упадет кирпич, то вряд ли он будет придумывать в этот момент специальное междометие, да и в целом репертуар того, что он скажет, будет сильно ограничен. А сегодня в устной речи мы уже слышим придуманные в интернет-коммуникации междометия «гы-гы-гы» и «а-ха-ха». Иными словами, данная барышня, продолжая разговаривать, пользоваться языком, перестала понимать, что уже вышла из сферы Интернета. Это там можно ручками набрать «ахах», а в устной речи так сказать нельзя. И, может быть, изначально играя, теперь уже она произносит свое «гы-гы-гы» естественно, при этом совершенно не меняясь в лице.
– В этом есть опасность?
– Я думаю, что с самим русским языком не происходит ничего страшного. История показывает, что ни один язык не меняется в сторону улучшения. Таков закон языкового развития. Все носители языка, если они думающие люди, переживают по поводу того, что язык портится. Но все литературные языки возникали с помощью этой «порчи». Когда Пушкину не нравился язык Ломоносова, потому что он слишком не похож на язык, на котором говорят обыкновенные люди, и когда он стал разрабатывать собственный стиль, многие современники обвиняли его в том, что он портит русский язык! И комедия «Горе от ума» Грибоедова так хорошо разошлась на цитаты именно потому, что в ней гениально была подхвачена разговорная интонация, которая до сих пор продолжает быть актуальной. И вот именно из этих, как думали, «испорченных» стилей талантливых писателей и рождался тот язык XIX века, который мы теперь признаем классическим и едва ли не образцовым!
– Программа «Как это по-русски» существует уже больше двадцати лет. Как у слушателей поменялись отношение и интерес к русскому языку за последние годы?
– Я принимаю участие в программе в качестве соведущего с 2004 года. У нас аудитория особая, требовательная, специфичная. Я долгое время вообще думал, что это программа для тех, «кому за», потому что в прямой эфир она выходит в девять вечера – не самое удобное время для молодежи или работающих допоздна представителей среднего класса. Но в последнее время появляется много молодых голосов, что мне очень нравится. Мне кажется, что сейчас осталось не так уж много радиопрограмм, в которых ведут беседы о по-настоящему интересных вещах. Ведь и само радио движется в сторону развлечения.
А список вопросов за эти десять лет принципиально не изменился. Нашего человека интересует, откуда и как произошли фразеологизмы, потому что это ведь и правда не всегда понятно – «ни зги не видно», «сбиться с панталыку». Второй по популярности блок вопросов касается этимологии бранных слов – откуда взялись всякие «стервы», «быдло», «подонки» и «падлы». Очень много вопросов о нарушении грамматических связей слов в предложении. И вот по этим вопросам радиослушателей мы можем диагностировать то, что происходит в языке. Часто, в последние три-четыре года особенно часто, задают вопросы по синтаксису, про невозможные конструкции типа «думать то, что» и им подобные.
У современника есть четко сформированное отторжение канцелярита – языка официально-деловых бумаг, используемого в устной речи. Например, нам периодически задают вопрос: почему люди, выступая с трибун, говорят «я хотел бы вам пожелать»? Почему не просто «я желаю»? В этикетных клишированных фразах, которые давно существуют в русском языке, современник уже слышит фальшь! Он воспринимает язык чинуш как попытку его обмануть. Мне кажется, что ухо русского человека настроено на родной язык. И люди слышат: что-то в языке происходит.
– А не жалуются на СМИ? Не возмущаются и не интересуются новоязом в эфире и печати?
– У нас в каждой программе есть такие звонки, которые начинаются с «а я вот слышал, как один журналист (или на таком-то канале)…» И называют конкретные фамилия и программы. Я думаю, что в эфире это надо было бы как-то запикивать, чтобы не звучали конкретные фамилии и названия конкретных программ, а то как-то иногда неловко становится за наших радиослушателей. С другой стороны, люди беспокоятся по поводу родного языка, культуры речи журналистов – и это не может не радовать. Хотя зрители и слушатели часто путают слова журналистов с речью чиновников, у которых берут интервью, не понимая, что в прямом эфире, в неподготовленной речи непрофессионалов невозможно предотвратить ляпы.
– Но в рекламе ляпы изобретают специально, чтобы они производили впечатление на публику.
– Рекламу я вообще считаю плацдармом апокалипсиса русского языка: здесь может произойти все что угодно. И меня тоже часто раздражают рекламные тексты и качество того, что называется языковыми одеждами города. Когда едешь по городу и видишь, что именно бывает написано на растяжках и вывесках, то понимаешь, что у некоторых людей есть очевидные проблемы с языком. Либо же какие-то немыслимые слова или конструкции вызваны желанием соответствовать языковой моде. Например, мы ведь сегодня уже не отдаем себе отчета в том, что словесная конструкция «блюдо ОТ шеф-повара», которая появилась лет 20 назад, не русская по происхождению и не соответствует правилам русского языка. Предлог «от» в русском языке не использовался прежде в таких конструкциях: для этого существует беспредложная форма родительного падежа: «блюдо шеф-повара». Я помню, что испытал сильное лингвистическое потрясение, когда увидел огромный рекламный плакат об открытии новой сети спортзалов, на котором было написано что-то типа «Уроки пилатеса от фитнес-гуру». Все ли в этом слогане в порядке с русским языком?
– Видимо, по аналогии с «от-кутюр»...
– Да, но ведь тоже превратно понятой! Ведь «от» в наречии «от-кутюр» – не предлог, а русская транскрипция французского прилагательного haute, что означает «высокий». И таких штампов и ошибочных переосмыслений, на которые мы уже перестали обращать внимание, много.
– Что делать журналистам, которые хотят правильно говорить, но в то же время оставаться, выражаясь современно, в тренде?
– Хороший журналист должен обладать не только чувством языка, то есть пониманием того, что когда и кому позволительно сказать, а что нет, но и языковым вкусом, то есть умением языком пользоваться достойно и подобающим образом. Если в устной речи я могу сказать «гы-гы-гы», потому что мне это нравится, то с экрана телевизора я не могу себе этого позволить. Это как в моде, где комбинация классического черного свитера и черной мини-юбки всегда будет считаться эталонной и красивой. С языком то же самое. Когда человек умеет говорить на хорошем понятном русском языке, то он может с ним делать многое такое, что будет доставлять эстетическое удовольствие без этих «гы-гы-гы», «вау» и немыслимых, скользящих интонаций. Я глубоко убежден, что в культуре речи все начинается с человека, с семьи и с его языкового окружения. Если в доме говорят, используя приблатненную лексику, то не надо ждать, что ребенок, живущий в нем, будет писать сочинения в стиле Паустовского. Кстати, великолепно воспитывает и поддерживает вкус языка хорошая, качественная художественная литература, хотя и с этим у нас тоже не все хорошо.
Фото из архива Валерия Ефремова