Игорь Шадхан: «Я был человеком от жизни»
На 75-м году оборвалась жизнь мэтра отечественной кинодокументалистики Игоря Шадхана. Он во многом олицетворял для меня лучшие черты летописца нашего времени, истинного петербуржца и человека, одержимого большой любовью. Этот режиссер был истинным рыцарем документального кинематографа, глубоко сопереживал героям своих картин, был душевно щедр с друзьями. Более трех десятилетий мы близко и доверительно общались с Игорем. На тассовской ленте появлялось немало информаций о его новых работах, которые всегда привлекали не только остротой и важностью темы, но и особой интонацией, узнаваемой «шадхановской» манерой подачи человеческой истории.
Это интервью из моего репортерского блокнота публикуется впервые.
Контрольная для себя
– Игорь, есть ли у тебя обратная связь с героями «Контрольной для взрослых?».
– Я знаю об их судьбах. С кем-то вижусь. Жизнь у всех сложилась по-разному. И у многих – достаточно драматично. Многие не выдержали перестройку. Мне говорят: а вы снимите их сейчас, интересно что с ними приключилось. А я не могу. Может быть, в их незадаче виноват как-то и я.
– Ты считаешь, что ответственность за судьбы этих людей каким-то образом ложится и на тебя?
– Да, конечно. Может быть, это преувеличение своей роли. Но тем не менее это свойственно человеку типа меня – думать про это. Мне вообще кажется, что 90 процентов из того, что я снимаю, это все – «Контрольная для взрослых». Потому что меня интересует человек в экстремальных условиях, где он как-то раскрывается. Так что по большинству все мое творчество можно назвать «Контрольная для взрослых» и – «Контрольная для себя». Важно удержать эту ноту. Может быть, той высоты я потом уже нигде не достиг, но я к этому стремлюсь.
Миссия
– В документальном кино сейчас много подделок. Технология производства дает возможность поменять звук, речь. Как ты к этому относишься?
– Я видел такие фильмы, и это, безусловно, ужасно. Простой пример. Мы берем любую хронику, например, Великой Отечественной войны, понятно, что под нее можно положить любой текст, и героями станут те, кто в другом фильме был антигероями. К великому сожалению, это практикуется. Есть в нашей профессии «искус документалиста» – возможность взглянуть на события с разных точек зрения, разных мотиваций. На самом деле это очень рискованная, очень сложная профессия в смысле предъявления порядочности, гуманности. На документалисте лежит огромный груз ответственности. И возможности лгать, извращать, переиначивать у него не меньше, чем у историка. Это надо осознавать, потому что от этого очень многое зависит. Например, зависит карьера режиссера. Сделает ли он, как угодно правящим кругам, или так, как подсказывает ему совесть, человеческое Я. Очень много соблазнов. И важно, чтобы у этого человека были идеалы. Знаешь, меня многому научил фильм Ромма «Обыкновенный фашизм».
– Мне кажется, это этапный фильм в истории документалистики.
– Безусловно... Я тогда был очень молодым человеком. Помню, находясь в течение двух недель на курсах Ромма, я спросил его: «Скажите, пожалуйста, что такое сценарий документального кино?». Михаил Ильич ответил совершенно неожиданно: «Сценарий документального фильма – это те вопросы, которые вы хотите задать жизни». Вот и все. Поэтому документалист, режиссер, который имеет дело с жизнью, – это очень сложная и ответственная профессия. И вообще профессия ли это в принципе?
– Может, это миссия?
– Может быть.
Документ и игра
– Алексей Учитель занимался документалистикой и ушел в игровое кино. Александр Сокуров делает игровые фильмы и продолжает заниматься документалистикой. А у тебя были опыты работы в игровом кино, но ты их отверг. Почему тебя игровое кино не расположило?
– Этот вопрос я и сам себе задаю и не могу целиком сегодня на него ответить. Но могу точно сказать: мне всегда было хорошо с людьми, с простыми, обыкновенными людьми. Я не насиловал себя, я был человеком от жизни. Я помню свою работу с разными актерами. С ними было трудно. Они брали с полки пирожок, считали кино очередной халтурой. Я вижу и великих актеров, как они штампуются. Какой-то невероятный навал игрового кино. Не хочу называть фамилии, но иногда хочется сказать: «Как вы могли это себе позволить?». И поэтому в игровом было всегда какое-то насилие над собой. Документалистика со мной этого не делала. Я волновался каждый раз, но я оставался тем Игорем Шадханом, который ближе мне. В нас ведь живут разные люди.
Бабочка над колючей проволокой
– Вспоминаю, Игорь, твои фильмы и думаю, что по мере точности, искренности, достоверности того, что ты делаешь, напрашивается единица – Один Шадхан. Фамилия очень хорошо ложиться на этот образ. Шадхан – степень достоверности сделанного. Чем тебя можно удивить в твоей профессии?
– Как только я перестану удивляться, мне конец. Я и удивляюсь – событиям, которые происходят в жизни, удивляюсь и тому, что вижу на экране. Меня удивляет интересная рифма: так я называю монтажную склейку. У режиссера Герцеля Франка, который на одном из фестивалей «Послание к Человеку» был председателем жюри, есть фильм «Зона» – о детской колонии. И там был совершенно потрясающий кадр: бабочка, которая летала НАД колючей проволокой. Эта бабочка была символом свободы. Если я нахожу что-то подобное сегодня, я радуюсь от души. Мы ведь все что-то видим. Другое дело, как это в нас оседает. Бабочка над колючей проволокой – это урок, как надо открывать образ.
– Недаром Франка называют основоположником поэтического кино в Латвии.
– Поэтического, художественного. Очень много и документальных фильмов вполне можно назвать художественными. Потому что художественность – это сделанное по законам высокого искусства, по ассоциативным законам, когда рождается второй план, когда видишь вроде бы конкретную историю документальную, а за ней есть – катарсис, ты можешь заплакать вместе с героями или рассмеяться, твоя душа чем-то наполняется. Искусство – это все равно чувство, очищение в общем-то. В то же время много игровых фильмов не являются художественными, особенно сегодня.
– Читаешь ли ты рецензии о себе? К какой категории документалистики тебя причисляют – поэтической, публицистической?
– Вообще-то обо мне написано довольно много, если заглянуть в Интернет. Но сказать, что есть какие-то исследования – я не читал такого. Может, я этого и не достоин. Но знаешь что выручает? Очень много людей узнают меня на улице или пишут письма. Это как-то компенсирует. Да и боюсь я, честно говоря, всяких исследований. Это – как диагноз...
Плащ с капюшоном
– Путешествия с кинокамерой – твой образ жизни. Расширяется круг интересов, круг обзора всего что творится в мире. Как это в твоей жизни складывается?
– В моем воображении постоянно возникает образ человека в плаще с капюшоном, с палкой, идущего по дороге, библейский такой образ – я иногда им брежу. Мне кажется, я знаешь как хочу закончить жизнь? Однажды уйти из дома, закрыть дверь, написать всем записку: «Ребята, я пошел». И пойти... Правда, есть старый анекдот, как еврей уходит из дома. А в доме осталось много детей, жена, коза. Он так устал от этой жизни! Идет он, идет. И чем дольше он бредет, тем больше его что-то гложет. Прилег он, заснул. А во сне перевернулся и не заметил этого. И дальше идет, идет... И вдруг видит дом. А в доме – и свою любимую жену, и сыночка, и доченьку, и еще доченьку, и козу...
И он думает: боже, какое счастье! Вот такая притча...
– Это немножко иначе, чем у Льва Николаевича получилось.
– Да, иначе. Хотя Лев Николаевич тоже, мне кажется, оттуда. Просто я рассказал еврейскую историю. А у Толстого получилось все по-русски. Такое желание идти есть. Я действительно довольно много снимаю за границей. И вот что удивительно. Порой в работе дома и за границей нет никакой разницы, никакой. Мне захотелось сделать фильм о немце, который воевал на русском фронте. Это было, кажется, в 1994 году. И мне удалось это сделать при содействии Путина, который работал тогда в комитете по внешнеэкономическим связям мэрии. Он с кем-то созвонился в Гамбурге, там мне нашли совершенно потрясающего немца. Этот фильм называется «По гамбургскому счету». Он шел на Российском телевидении, шел и в Германии. Немец потерял ногу на русском фронте. Но в 1994 году он и его жена занимались тем, что высылали сюда посылки женам погибших. И я снял картину про жизнь, про то, как не хочется вспоминать войну. В картине есть эпизод, как он с женой танцует под старое танго на своем протезе. Я не говорю по-немецки. Но когда находишь точную человеческую интонацию, возникает ощущение, что мы словно говорим на одном языке.
Чилийская история
– Ну а, к примеру, как было в Чили?
– А в Чили вышло еще более удивительно. Фильм «Чужая весна» я снимал, когда уже не было Пиночета. К власти пришло правительство более или менее демократическое. Меня интересовали события, случившиеся с Сальвадором Альенде и приход к власти Пиночета. В фильме было много интервью с членами правительства и с простыми чилийцами – людьми на улице, на базаре. Это меня очень всегда волнует. Я быстро нахожу с ними общий язык. Нас сопровождали охранники из спецслуб. Они за мной наблюдали издали, а самый старший находился близко ко мне. У могилы Альенде я снимал героиню, которая была среди очевидцев путча. Она была и моей переводчицей. И вдруг во время интервью этот охранник задает ей вопрос: «Скажите пожалуйста, я понимаю, что Игорь – из России, но кто он?». Она переводит. И я отвечаю: «Я – еврей». Тут он снимает темные очки: «Игорь, у меня мама еврейка». И мне кажется, что он говорит по-русски, хотя понятно, что идет перевод. Тут раздается и голос моей героини: «Игорь, и у меня – тоже». Возникла такая пауза. Мы трое черт знает где, в Чили, 27 часов я туда летел... И мы молчим, и я понимаю, что мы трое – это не просто так. Мы – представители чего-то такого общего. Эта история не выходит у меня из головы.
Кнорозов
– В этом смысле история с еще одним твоим героем – Юрием Кнорозовым – тоже глобальная, но на другом материале...
– Кнорозов – великий русский ученый, который расшифровал письменность майя, сидя здесь, в маленьком кабинете на Университетской набережной, в Кунсткамере. Весь мир не мог расшифровать, а он расшифровал. Он меня ужасно заинтриговал. Я думал: а как это могло быть вообще. Этот человек страдал алкоголизмом, ему ничего в жизни не надо было. Ходил в каком-то страшном пиджаке. Но об этом человеке все вспоминают. Он сделал фантастическое открытие. Вот что такое талант. Ну, это моя трактовка. Талантливый человек – это человек, открывающий неизведанное. Все остальные – способные. И я полетел снимать эту картину в Мексику. Я искал людей, которые знали Кнорозова. Я снял картину – восхищение этих людей русским человеком, которого мексиканцы считают своим. Все эти расстояния там ничего не значат! Этот фильм я снимал во время визита Путина в Чили. И он и мексиканский президент тоже вспоминали Кнорозова. Талантливый, маленький человек с какой-то удивительной аурой. Он был награжден мексиканскими наградами. В фильме есть забавный эпизод. Я поинтересовался, где он хранил награды? Оказалось, в ботинке. А черт его знает почему...
Принц и нищий
– А с Азией тебя что-нибудь связывает?
– Очень давно я побывал в Ташкенте, когда снимал одну из своих художественных картин – «Принц и нищий». Мы делали ее с нашим питерским хореографом Натальей Волковой, которая, к сожалению, не успела осуществить многих своих замыслов. Кстати, если говорить о людях в моей жизни, это тоже было открытие невероятное – Наталья Волкова. Она была сверхталантливым человеком. Я не знаю что такое протуберанцы, честно говоря... Но это был человек, который, когда что-то придумывал, – загорался, смеялся сначала, и ты не мог не удивляться... Хореография – особого рода искусство. И было необыкновенно интересно наблюдать, как она придумывала танцы в «Принце и нищем». Это был фильм о том, что все мы бываем и принцами и нищими, но нищими не столько в материальном, сколько в духовном смысле, в своих поступках. Но как она ставила танцы под музыку Надежды Симонян – меня это поражало. После этого фильма меня однажды пригласили в Ташкент. Там снимали какой-то балетный фильм и я был приглашен консультантом, чтобы делиться с ними опытом.
«Хранить вечно»
– На Студии документальных фильмов до сих пор хранятся коробки с пленкой, на которых написано: «Хранить вечно». А ты можешь надолго сохранить сделанное тобой?
– Да, конечно. Если фильмы перевести в цифру, они сохранятся. Не знаю – вечно, не вечно, но очень долго. И то, что мы в мастерской сделали за все эти годы, мы стараемся сохранить.
– А есть ли что-то такое чего бы тебе не хотелось «хранить вечно»?
– Как ни странно, – нет. Все мое – мое. Не боюсь я этого. Ну, снял не того. Я же не святой. Я не приспосабливался, мне трудно было удержаться на работе. Я никогда не «вписывался». Начальство меня всегда подозревало – «наш я или не наш». С кем вы, дескать, Игорь Абрамович? А я ведь никогда не был не только коммунистом, но даже и комсомольцем.
– Неужели?
– Не был. Когда меня спросили, почему я не вступаю в комсомол, я ответил: «Я плохо отношусь к секретарю комсомольской организации». И от меня отстали. Но мне давали делать серьезные работы. И «Контрольную для взрослых» и «Дело государственной важности», очень угодную обкому передачу.
– То есть, было понимание идеологической благонадежности мастера?
– Было понимание, что я способный. Гад, наверное, не разделяет всех наших взглядов, но способный. Получается у него интересно.
Косыгин
– И каким было самое ответственное поручение?
– В середине 60-х я работал на телевидении в Норильске. Тоже считался способным парнем, хотя не сказать, что слишком уж угодным начальству. Вдруг в январе 1968 года в Норильск прилетает Косыгин (В 1964-1980 годах – председатель Совета министров СССР – О.С.). И обком партии поручил мне снять фильм о его визите. Косыгин прилетает, а на дворе – мороз 40 градусов. Кассеты с пленкой у меня под мышкой под пальто, потому что пленка может перемерзнуть. Премьер спускается по трапу в коротком пальто с маленьким воротничком, в кубаночке и уже на ступеньках поднимает воротничок на уши. При монтаже на этом месте я сделал стоп-кадр. И ты думаешь, кто-то оценил мой прием? «Это вы что, клоуна нашли?» – спросили меня в обкоме. Целью прилета Косыгина была строившаяся тогда Хаерлахская теплостанция. У премьера и сопровождающих лиц были «Волги» с форсированными двигателями, а мне с оператором дали газик. Мчусь я за ними, а они уже с этого места едут обратно. И я понял, что ничего мне снять не удастся. Начальник охраны, увидев мои муки, посоветовал мне подойти прямо с Алексею Николаевичу и сказать все как есть. Где-то метрах в ста от дороги они возвращаются с того места, где строится ТЭЦ. Я иду им навстречу. Никакой охраны вокруг. Тундра. Снег. Подхожу к Косыгину и на морозе снимаю шапку. «Вы меня извините, Алексей Николаевич, – говорю я, – но дело в том, что мне поручили снять картину о вашем приезде, а я вас на своем газике догнать не могу». И прошу премьера вернуться на стройку. «Я сниму несколько планов. Это займет минут 20, не больше». – «Ну что ж, придется возвратиться, – говорит Косыгин. И они возвращаются. Я с оператором их снимаю. Все стоят, ждут. И когда мы возвратились, меня уже поджидала «Волга» с форсированным двигателем. Ну а потом я был приглашен на ужин директоров – такой своеобразный мальчишник. И эти кадры есть в фильме «Визит А.Н.Коcыгина в Норильск».
О сказках
– Ты всегда мастерски выстраиваешь интервью. Какие вопросы оказываются продуктивней – заготовленные или импровизированные?
– Пожалуй, те, которые возникают в ходе съемок. Как-то делал я фильм к юбилею Валентина Михаловича Ковальчука. Есть такой историк, который много десятилетий посвятил исследованию Дороги жизни, блокады. В этом фильме участвовали Даниил Гранин и правнучка Ковальчука – девочка лет пяти. Я ее спрашиваю: «Как ты думаешь, твой прадедушка верит в сказки?». Она смотрит на меня умными, достаточно прагматичными глазами и говорит: «А кто его знает, верит или не верит. Я же не врач, чтобы отвечать на этот вопрос». Когда с тем же вопросом я обратился к Гранину, возникла пауза. И лицо из серьезного, задумчивого вдруг преобразилось в улыбке, не просто ртом, а улыбка легла на все его лицо. Он выпрямляется и говорит: «Вы знаете, я думаю – да». Я молчу, потому что научился молчать в своих интервью. И писатель добавил: «Знаете, хорошим людям свойственно надолго сохранять детство».
– Ты много уделяешь внимания детям, делаешь образовательные программы, входишь в попечительский совет фестиваля «Шаг навстречу!» Есть ли у тебя какие-то планы, связанные с детством?
– Мечтаю сделать кино-видео-фестиваль документалистики, посвященный проблемам детства во всем мире. Мне кажется, такой фестиваль был бы очень востребован.
Более двухсот фильмов, снятых Игорем Шадханом, сложились в масштабную картину мира на стыке двух столетий, в глубоко пережитое свидетельство очевидца, оставившего свой образ нашего времени и его действующих лиц.
Поклон его светлой памяти!
Олег Сердобольский,
обозреватель СПб ТАСС